Я не помню, что было до этого. Будто кто-то удалил данные из памяти датированные до того момента. Выспавшись вдоволь, я проснулась и пошла завтракать. «Поздравляем!» - говорили мне родные. Я благодарила из вежливости, но сама не чувствовала радости. В душе восьмилетнего ребенка не было ничего. Оставалась лишь надежда, что скоро все встает на круги своя. Я лениво собралась, не понимая, почему столько шума из-за такого незначительного (по моему мнению) события в жизни. Мы с папой и еще несколькими родственниками поехали в роддом. Подождав какое-то время, я увидела наконец-то маму после трехдневного исчезновения. Я видела мою родную мамочку, но передо мной была уже не та женщина. В ее глазах был букет чувств: усталость, растерянность, радость и еще эта едва уловимая тревога. Такое преображение даже испугало. В душу прокрался страх за то, что теперь я не смогу поведать все ей, не смогу довериться и буду одна. Мне показали лицо какого-то страшненького человечка, назвав его «сестренка». Сплошная растерянность. От меня наверняка ожидалась сиюминутная безмерная любовь и то, что я буду прыгать от счастья до потолка. Но я не верю в это, так что я обошлась лишь улыбкой во все мои еще частично молочные зубы. И вообще, разве возможно полюбить сразу это непонятное существо, которое столько месяцев мучило близкого мне человека?

Мне сразу захотелось отвоевать полный пакет любви, заботы и внимания обратно. Не было принятия всей ситуации и того факта, что конфетами теперь надо делиться и не потому что так хочется. Разумом было ясно, что ничего не вернуть, поэтому чтобы не тратить энергию, я просто погрузилась в себя и стала выжидать. Мама больше не станет для меня той, которой была до того дня. Теперь в ее сердце живет еще один человечек, и мне пришлось смириться с этим. Даже стало забавно и интересно. Я не отходила от малышки с телефоном и старалась запечатлеть каждое мгновение. Любовь приходила постепенно. День за днем я видела свое отражение и интерес к моей персоне в ее глазах. Например, мое рабочее место работало по закону творческого беспорядка, как только я уходила в школу. Именно так она познавала меня, а я училась терпению. Сегодня я вижу уже не свое отражение, а самостоятельного человека, который останется для меня таким же маленьким комочком. Но это уже МОЯ сестренка.

Ясмин Кадырова

«Пожалуйста, не начинай. Нам так хорошо же», - просил он ее, когда она пыталась разобраться

в их отношениях.

Два разных человека.

Он верит в Бога, читает намаз,вечерами смотрит в футбол и играет в видеоигры.

Она ни во что не верит, любит танцевать, готовить, много читает и пишет.

Но сутками напролет они на связи, обсуждают последние новости, делятся идеями и мыслями, а

когда видятся, то сопротивляются всей физической тяге, которая их сражает наповал. Им

хочется быть вместе, быть воедино, но этому не быть.

Ему мешает вера, а ей ее идеалы. Он видит перед собой такую же богобоязненную, а она хочет

жить без предрассудков, быть вольной в действиях и в мыслях.

Все вроде хорошо: одни интересы, предпочтения, но вот вера и стремления, а за ними воспитание

не позволят им разрушить стену принципов, идеалов и желаний.

«Ты моя отдушина», - говорит он ей.

«А ты моя», - отвечает она ему.

Ее сердце опустошается и ей становится легче, одно слово, а столько смысла. Их общение - это

диалог душ и пусть, что их внутреннему миру никогда не быть с их внешним. Пока их хорошо, то

пусть будут друг другу отдушинами.

Зульфия Раисова

Наше совместное путешествие отличалось от всех других, попадающих в эту категорию. Нас разделяли сотни километров, и мы застряли: каждый в своем экране, 15 на 7 сантиметров. Мы ничего не планировали и начинали со слезами, но со временем поняли, что какое бы оно ни было, это все равно путешествие. Мы решились прогуляться по каньонам Фрейда, летали на вертолете с Асей, забредали в леса тоталитарных режимов и разжигали костер у моря с АукцЫоном. Всё это вместе. Всё это внутри маленького и временами горячего прямоугольника.

Так мы провели намного больше времени, чем предполагали. И средств, на самом деле, тоже не хватало. Но мы продолжали путешествие, потому что оно, в отличие от других похожих, ещё и спасало жизни. Однажды я спросила: когда наше путешествие придет к концу? Каким бы ответственным и познавательным ни было это времяпрепровождение, путешествие хотелось закончить – прямоугольник становился всё теснее. Он сужался с каждым днём из-за давления новостей, которые каждый день пополнялись новыми рядами, и теорий, которые в самые сложные часы казались такими правдоподобными. Ответ последовал не сразу, и он посадил мой выдох на небольшой карантин.

Я вспомнила, что уже слишком долго ее не обнимала.

Прямоугольник подбирался к моей шее и не переставал медленно сужаться. I can’t breathe.

Айбарша Кажиакпар

— Ой, а чёй-то у вас там женщина голая? — изумилась бабушка, когда наконец загрузилось изображение в скайпе. За нашими спинами красовалась картина во всю стену: молодой Шон Коннери сидит на краю кровати рядом с полуобнаженной блондинкой. Не знаю, был ли декоратор квартиры большим поклонником Бондиады, но смотрелось вполне гармонично. О том, что стоит пересесть и не смущать бабушку подобной вольностью, никто из нас почему-то не подумал.

В берлинской квартире таких тонкостей отыскалось немало, но подружка Бонда была буквально венцом творения.

— Ну не прям уж голая, да и лежит прилично, — отшучивался папа. Но девушка со стены то и дело поглядывала на меня снисходительно: тоже мне, понаехали.

О том, что в Берлине нет зимы, я имела весьма скудное представление. И что в последний день года можно умереть со скуки — тоже. Я привыкла, что тридцать первого декабря обычно некогда присесть. А тут покрошили дойче вюрст в оливье — вот и все заботы. «Иронию судьбы» я включила, когда поняла, что большего все равно не светит. Тот самый фильм, который смотришь не потому, что нравится — знаешь ведь вдоль и поперек. Это уже необходимость. Особенно если из праздничного только девица на стенке, купающаяся в огоньках гирлянды. А вместо ёлки, снега и толпы гостей — лениво слоняющиеся по комнатам родители.

Тоска медленно душила меня весь вечер. Только когда Женя Лукашин взял в руки гитару, внутри легонько затрепетало: сейчас прозвучат те самые строки. Правда, с небольшой оговоркой: стихи Пастернака поёт Андрей Мягков голосом Сергея Никитина. Такой каламбур мне всегда казался забавным.

 «Никого не будет в доме кроме сумерек…»

Я усмехнулась — до чего точно. Дальше слова плавно отходили от реальности, да и герои на экране стушевались, будто ощутив стороннее присутствие. Уже потом я поняла, что телевизор стоит прямо напротив стены с рисунком. И сэр Коннери сверху поглядывает на тесную советскую квартирку с насмешкой. А родные для меня стихи Бориса Леонидовича ему слышатся набором звуков.

Теперь за этим безмолвным диалогом уже хотелось наблюдать. Женя смущенно опускал глаза, встречаясь взглядом с холеной блондинкой. А Галя, словно чувствуя, что здорово уступает, посматривала на барышню с горечью. Мне же страшно было дышать: как бы ненароком не пошатнуть такой нахлёст культур. Казалось бы — строки стихотворения пропитаны какой-то возвышенной тоской. А ощущение как от шампанского, от лёгкого покалывания пузырьков. Замешательство, будто подглядел то, чего не стоило.

Так я и замерла невольным зрителем, вглядываясь и вслушиваясь. Пока не заметила, что на улице заморосил долгожданный снег.

Алена Тимофеева